На Мицлаплане ты такого не встретишь. У нас нет богатых, нет бедных, нет знати, нет голода, нет и отчаяния. Люди в целом довольны и имеют все необходимое. Иерархия церковников распределяет блага, не подверженная искусу и неспособная воспользоваться своим положением. Криша — отличный тому пример. В этом путешествии она имела возможность изучить альтернативы, и поняла, как и я когда-то, что наше общество лучше прочих отвечает тому, что она считает нравственным и правильным. И теперь, уже самостоятельно, а не по чужой указке отвергнув другие варианты, она нашла свое единственное место в нашем обществе. Мы не считаем, что этично просто принимать вещи, как они есть, мы должны вносить свой вклад там, где лучше всего могут проявиться наши способности. Она прирожденная жрица; это единственное, что она действительно может. Ей понадобилось сойти в ад и выйти обратно, чтобы это осознать.
— М-да. Довольно суровые у вас порядки.
— Мой вклад лежит в иной области, но его границы так же строго очерчены. Я люблю ее, а она — меня. Это не изменилось. За всю историю человечества наибольшее число несчастий происходило оттого, что люди путали любовь и секс. Ты, кстати, не путаешь?
Она не обиделась.
— Я отказалась от любви. Я искала ее повсюду, но никогда не узнавала ее, когда она попадалась мне на глаза. Больше я искать не буду. Я найду местечко, где буду сравнительно счастлива и где у меня будет все, что мне надо, и останусь там, если получится. Ни за что бы не подумала, что доживу до сегодняшнего дня. И даже сейчас я не уверена, что меня не убьют.
— Возможно, в этом ты права, и возможно, то же можно сказать насчет всех нас, — признал он, возвращаясь к своим фигурам.
Она взглянула на них.
— Звезда, треугольник, треугольник углом вниз и пентаграмма. Что, делать нечего?
— Не совсем, — сказал он. — Тебе знакома символика?
Она кивнула.
— Пятилучевая звезда — это Миколь; треугольник углом вниз — если внутри него нарисовать кучу всякой ерунды, получится Великая Печать Биржи; а вот другой треугольник… это я не знаю, что такое.
— Если ты поместишь в центр сияющую звезду и проведешь от нее лучи так, чтобы три из них попали в три вершины, получится святой символ Церкви Мицлаплана, — объяснил он. — Когда Маккрей столкнулся с демонами, он начертил в воздухе крест, святой символ своей церкви. А Криша нарисовала Святой Знак, треугольник углом вверх. Полагаю, символика пентаграммы очевидна.
Она кивнула.
— Кинтара, То есть это символы четырех Высших Рас, исключая декоративные узоры.
— Именно. Уже чуть ли не в миллионный раз я сижу и удивляюсь, как это я, человек своего века, находясь внутри межзвездного корабля, могу размышлять о бесах, демонах и оккультных символах. И тем не менее, я здесь, и они тоже неподалеку. В геометрии скрывается какой-то важный ключ. В конце концов, даже боги и демоны сводятся к математике. Проблема в том, что в этой математике очень много разных факторов и переменных, которые здесь не учтены и, вероятно, не могут быть нами восприняты. Сомневаюсь, чтобы кому-то из нас вообще удалось ее понять; я лично был бы вполне доволен, если бы мог ею пользоваться. И вот, выстроив перед собой эти символы, я все равно не вижу в них никакой логики.
Модра посмотрела на фигуры.
— Что ж, математика никогда не была моей сильной стороной, но я когда-то хотела стать художницей, и я хорошо помню, как Джимми рисовал свои пентаграммы. — Она протянула руку, взяла рисунок пентаграммы и переместила его внутрь звезды.
У Ган Ро Чина отвисла челюсть.
— Слишком очевидно, — раздраженно пробормотал он, больше обращаясь к себе, чем к ней. — Кинтара — в сердце Миколя.
Она пожала плечами.
— Как знать. Но, если это так, то мы по уши в дерьме.
Она взяла один из треугольников и подложила его под другой так, что они пересеклись.
— Знакомая картинка? — самодовольно спросила она.
Он кивнул.
— Я уже думал об этом. Как там Маккрей это назвал? Печать Соломона? Но если это печать, как на храмовой двери, то вокруг должен быть круг, а не звезда.
Она взяла перо и перерисовала весь чертеж заново.
— Очень изящно, — одобрил он.
— Ага. Мне всегда хотелось научиться рисовать симпатичные штучки, и так я обнаружила в себе талант чертежника.
— Теперь видишь? — заметил он, показывая на диаграмму. — В печати нет ни пентаграммы, ни пятилучевой звезды.
— Ах, да. Я поняла, что ты хочешь сказать. Если взять Миколь и Кинтара, получится вот что.
Она нарисовала еще один чертеж рядом с печатью.
— Угу. В одной печати мы совместили Биржу и Мицлаплан, но не Кинтара и не Миколь, — сказал он. — В другой соединились Кинтара и Миколь, но без наших родных держав. Не вижу здесь никакого смысла, кроме того, что стороны равны. Или, может быть, урок в этом и состоит? Мы видим признаки изначального баланса: двое против двоих. Тогда смысл есть, только вот толку нет.
— Ты забыл про круг, — заметила она, нахмурившись.
— Что?
— Круг. Он был и вокруг печати. Кто же этот круг?
И тут он понял.
— Печать на двери! Замок! Разумеется! Голубой треугольник, золотой треугольник, красный круг! Красный!
Он указал на звезду с пентаграммой внутри.
— Не Миколь и Кинтара, а Миколь, накрывающий Кинтара! Пентаграмма, накрытая сплетенными треугольниками и кругом, целиком закрыта! Модра, я начинаю верить, что мы действительно одна команда!
— Я рада, что ты в восторге, — осторожно ответила она. — Но я все равно не поняла, что мы только что открыли, и есть ли нам от этого прок?